Барановка-родное местечко

Мойше Шмуэли /Ашдот-Яаков/

Местечки вокруг Звягеля

Глава из книги Звил. Изд. Тел-Авив.1957, 1962 гг. стр.231-242
Перевод на рус. Леонид Коган (Германия)

— — — И в свете великолепия
Вид города, вокруг него местечки — — —
Башни другого бытия
И тропинки высоки, красиво до причинения страданий.

Ш.Шалом

Растопыренная кисть

Посреди  дороги из Звягеля в Полонное стоит моё родное местечко Барановка. С той далёкой поры, как я её покинул, представляется она мне в виде распростёртой растопыренной кисти руки. Широкая базарная площадь в центре местечка напоминала мне распростёртую ладонь, а улицы, тянувшиеся от неё – растопыренные пальцы. На самом деле было их гораздо больше пяти, и не все одинакового размера. Эта растопыренная кисть была открытой со всех сторон. Её услугами пользовались приезжавшие сюда жители местечек и сёл округи.Ворота трёх больших заезжих дворов,стоявших поблизости друг к другу посреди базара,были всегда отворены и готовы вместить все подводы с грузом и экипажи с пассажирами. Каждое воскресенье или во время ярмарки базар заполнялся крестьянами округи,которые привозили свою продукцию и таким образом снабжали в местечке всех лавочников. Возле трёх заезжих дворов, в которых обычно останавливались приезжие торговцы, толпились еврейские спекулянты и маклеры, совершавшие сделки.

Разумеется, каки во всех других местечках, в Барановке хватало своих  нищих: вдов, обременённых детьми, опустившихся ремесленников, калек, нуждающихся и «знатных» (то ли разорившихся, то ли просто неудачников по своей натуре). Главное пропитание они черпали из получаемого ими «пособия» и тайного подаяния. Но подавляющее большинство в местечке считалось зажиточным ив достатке добывало средства для жизни.

Я весьма сожалею теперь, что мне ни разу не приходило в голову расспросить у местных старожилов об истории местечка. Кто же были те предки, которые строили дома на этом месте, между Звягелем и Полонным? Когда была основана Барановка и почему так названа? (От слова «баран» – смотри статью Арье Блувштейна «Барановка»).

В детстве я не раз бывал на еврейском кладбище: в день Тишебов и в месяце элуле вместе с отцом, а в другие дни – с компанией подростков. Мы, дети, часто рвали незрелые маленькие яблоки, которые росли там в изобилии. Кладбище заросло старыми деревьями.Ряды между могилами были узкими, а многие деревянные надгробия сгнили. Всё это свидетельствовало о многолетнем поселении евреев в местечке. Но ни разу у меня не было в мыслях искать даты на этих старых надгробиях,чтобы определить по ним годы жизни его обитателей.Тогда я был ещё мальчишкой, и подобные исследования меня не интересовали. А когда немного вырос, меня, как и моих друзей, беспокоил другой вопрос: как уехать отсюда?

Маскилы-экстерны

Так же, как я не обращал внимания на исследование истории Барановки, не приходило мне и в голову узнать число её жителей. Сейчас я помню только, какие улицы были более протяжёнными и заселёнными, а какие – менее. Во всяком случае, очень маленькой Барановка не была. Возле неё были гораздо меньшие местечки. В четырёх синагогах, насколько я помню, кроме женских отделений, вероятно, молилось 600-700 мужчин. Исходя из этого, мы можем определить приблизительно количество её жителей. Однако я хорошо помню и знаю наверняка, что число знатоков святого Писания было очень маленьким. Почти все домохозяева, кроме нескольких служителей культа, раввина, шойхетов, 3-4 меламедов и, может быть, ещё примерно миньяна изучающих Тору, едва понимали раздел Хумеша и главу Мишны с комментариями Раши. Большая часть была простыми невеждами и не умела читать на древнееврейском. Зато в местечке было ещё в начале прошлого столетия довольно много просвещённых евреев, экстернов-маскилим, которые добились своего образования самостоятельно и изучали, главным образом, классиков русской литературы, а также политическую экономию. Лишь немногие из них знали также ивритскую литературу Гаскалы.

Откуда проникла в местечко эта тяга к просвещению, которая в определённой мере превышала окружающие местечки, какие жизненные факторы побуждали к этому – это, как и многое другое, меня мало интересовало. Я воспринимал это данность без всякого размышления. Хочется только вспомнить двух старших маскилим – Хайкеля Фогеля и Бенциона Винокура. Первый из них был уже в мои детские годы глубоким стариком из поколения старых ивритских маскилим времён И.Эртера и Авраама-Бэра Готлобера. В нём сочетался знаток святого Писания и маскил. Второй, Бенцион Винокур, был моложе его и ещё более невозмутимым в своём свободомыслии. Он воспитывался на «Га-Цефира» Слонимского и «Га-тоэ бэ-дарке га-хаим» Смоленскина. О нём рассказывали, что один из богатых домохозяев Барановки привёз его молодым из одного близкого местечка как жениха из хорошей семьи для своей дочери. А после свадьбы тесть в качестве приданного построил ему лавку по продаже зерна. Но этот молодой человек предпочёл торговле в лавке проповедование Гаскалы среди молодёжи и дружеские беседы с местными бездельниками. Каждое утро он открывал лавку, но сразу же оставлял её на произвол судьбы и уходил к соседним лавочникам вербовать новых приверженцев Гаскалы. Находившиеся поблизости свиньи крестьян, учуяв запах зерна в открытой лавке, начинали рыться в ней и пожирать зерно, в то время как Бенцион с воодушевлением рассказывал о Слонимском и Смоленскине. И они опустошали её до тех пор, пока Бенцион из торговца не стал меламедом-маскилом.

Эти маскилим представляли в местечке поколение Гаскалы, но их воспитанники, как поступают всегда хорошие ученики, ушли намного дальше их в своём просвещении. В те годы – канун первой русской революции – у них было ещё стремление вырваться из обычного традиционного уклада жизни своих родителей. Революционный порыв увлёк их, цели изменились. Прежнее воодушевление Гаскалой сменилось у них новым революционным пылом, и они бросились со всем юношеским энтузиазмом в революционное движение против царского режима.

Теперь они откладывали в сторону «Грамматику» Кирпичникова, «Математику» Верещагина и «Географию» Иванова, начали собираться на конспиративные собрания и обсуждали, как свергнуть с престола царя Николая Второго. Каждую ночь, когда местечко погружалось в глубокий сон, зажигались маленькие укромные огоньки в окнах женских отделений синагог. Там собиралась революционная молодёжь и занималась делами, которыми нельзя было заниматься при дневном свете. Многие родители потеряли покой и сон, беспокоясь о своих детях: как бы их, Боже упаси, не схватила полиция за политику. Не один из них хотел ворваться в женское отделение и насильно увести оттуда своего сорванца, но тут же останавливал себя, признавая, что уже не имеет никакой власти над ними и напрасными будут его старания. Родители ворочались в постелях до поздней ночи и не успокаивались до тех пор, пока до их ушей не доходил тихий скрип дверей и не входил украдкой их сын или дочь. А когда они рано просыпались и шли в свои лавки, им попадались наклеенные на стенах домов революционные воззвания, написанные большими буквами красным по белому: «Долой деспотический режим! Николай, сходи с престола!» … Родители быстро расходились по улочкам местечка, чтобы стереть или сорвать со стен воззвания, прежде чем в местечко приедут мужики.

После этого, в 1907-08 гг., когда царские жандармы одолели борцов за свободу в Барановке и многих других местечках, и революционный порыв был жестоко подавлен, парни огляделись и увидели, что в революционном пожаре сгорели их лучшие годы и осталась пустота. Немногие из «Паолей Цион» репатриировались в Эрец-Исраэль, а их противники, бундовцы, эмигрировали в Америку. Арестованные были сосланы в места отбывания наказания. А оставшиеся в местечке стали временными учителями для нового подрастающего поколения 12-13-летнего возраста. Днём они обучали своих учеников, а ночью занимались самообучением и готовились к экзаменам-экстернам за

4 или 6 классов государственной гимназии в Житомире. Год за годом ехали они на экзамены и каждый раз возвращались сконфуженными. Но не из-за того, что не знали гимназических предметов (их они как раз знали больше, чем нужно). Жестокие экзаменаторы-антисемиты нарочно издевались над ними и чинили преграды. Иногда их подводило и обилие знаний, в которых они сами же запутывались.

Однако маскилим не прекращали поиски новых общественных идеалов. А когда революционный порыв утих, они примкнули к толстовству. Однажды, в канун субботы, во время обеда были демонстративно отодвинуты в сторону тарелки с традиционным жарким, и парни торжественно объявили своим матерям: «Мы – вегетарианцы, толстовцы, и отныне больше не притронемся к мясному!» С тех пор Толстой и его учение стали очень популярными в Барановке. Прошло немного времени, и к моему отцу, раввину, явилась делегация толстовцев и задала вопрос: можно ли кушать вегетарианскую пищу, которая варилась в горшках для мясного?

Я помню местечковых маскилим-экстернов, которым было уже за тридцать и которые держались особняком. Они были всегда погружены в мысли о своём мире, который так быстро разрушился. Несмотря на гордую выправку, их грустные глаза выражали душевные муки. Все были холостыми и незамужними, несмотря на близкие дружеские отношения между собой. В местечке говорили, что они ищут для себя цель.

Поколение гимназистов и студентов

В те годы в каждом доме незаметно выросло новое молодое поколение, которое совершенно отличалось от своих предшественников, маскилим-экстернов. Никакие политические или общественные идеалы не интересовали их. Но и к традиционной жизни родителей и их занятиям они чувствовали отвращение. Это было подвижное, энергичное, жизнерадостное поколение. Единственным его стремлением было вырваться из местечка в большие города и стать там гимназистами или студентами.

Большинство родителей одобряло их выбор, было довольно, что их дети намерены стать врачами, и помогали им добиться этого. Основы знаний по русскому языку, математике, истории и географии эти юноши и девушки получали от временных учителей, маскилим-экстернов, а затем ехали в Житомир, Киев, Одессу и поступали в гимназии. На праздники и летние каникулы они приезжали в Барановку, одетые в гимназическую форму, вызывая уважение и зависть у местечковой молодёжи. Барановка прославилась на всю округу как «интеллигентное» местечко.

____________________

Как мне кажется, уже в те годы в местечке можно было видеть ясные признаки упадка. На первый взгляд, всё выглядело как прежде. Рано утром лавочники спешили в свои лавки, а ремесленники – в мастерские. В синагогах, которые и прежде не были заполнены во время утренних и вечерних молитв, за исключением субботы, не ощущалось, что число прихожан постепенно убывает. Из близлежащих сёл на подводах в местечко приезжали торговать крестьяне. На дороге через Барановку из Звягеля к железнодорожной станции в Полонном было как всегда много торговцев, чиновников и других проезжих. Каждый день они делали короткую стоянку на базарной площади, заворачивали в заезжие дворы, чтобы подкрепиться и немного отдохнуть, или вели торговые дела. К вечеру возвращались местные лавочники на подводах, наполненных товаром, который привозили из Звягеля, Полонного и Любара, где был сахарный завод. А торговцы из ближних местечек, которых заход солнца заставал на обратном пути, останавливались в Барановке на ночлег.

Среди бела дня Барановка продолжала внешне вести нормальную жизнь, как в прежние годы. Но к вечеру, как летом, так и зимой, когда мрак распространялся по местечку, цельность местечка нарушалась, и оно делилось на три части. Первая: домохозяева, купцы, лавочники, ремесленники и меламеды; вторая: маскилим-экстерны; третья: молодое поколение – гимназисты, студенты, а также те, кто намеревался стать ими. Каждая часть шла своим особым путём, и Барановка больше не представляла собой единое общество.

Старые родители торопились ложиться спать, и в большинстве домов местечка гас свет. Синагоги погружались в мрак ещё вечером, сразу после вечерней молитвы. Желающих изучать Тору по ночам, как и в прежние годы, не было, а странствующие проповедники давно перестали читать проповеди в местечке из-за небольшого количества слушателей. Лишь иногда, по субботам, собирали они подаяния. Два-три раза в году приезжали на неделю в местечко к своим хасидам цадики из Макарова р.Шаелэ и р.Мойше-Мордкелэ, а также р.Нухимци из Острополя – ребе ремесленников. Они поселялись в заезжих дворах местечка. Их приезд немного ободрял оставшихся хасидов. А когда они уезжали, старики оставались наедине со своей печалью.

Маскилим-экстерны к вечеру тоже оставались дома вместе с родителями и не находили себе покоя. Ложиться спать ещё рано, а выйти погулять – стыдно перед своими юными учениками, наполнявшими шумом улицы местечка. И они украдкой медленно прогуливались вдвоём-втроём возле своих домов, разговаривали шёпотом и быстро возвращались домой.

А молодое поколение заполоняло летними вечерами все улицы и дороги. Компании юношей и девушек прогуливались до поздней ночи вдоль главных дорог, ведущих в Звягель и Полонное, а также по главной Заводской улице. Приезжавшие на каникулы гимназисты рассказывали о шумной жизни в больших городах, а те, кто готовились к поступлению, слушали их с бьющимся от вожделенного желания сердцем. В своём воображении они уносились на край света и совершенно забывали о своей маленькой Барановке.

Теперь родители спали спокойно и больше не переживали за детей, которые приходили поздно домой. Совсем не то что лет десять назад, когда их старшие братья целыми ночами сидели в женских отделениях синагог и печатали воззвания против самодержавия. За это поколение родители были спокойны и мечтали увидеть скоро своих детей врачами. Разве приходило им в голову, что ожидает их торговлю и ремёсла, когда их дети станут докторами? Подумали они, что будет тогда с их Барановкой? Похоже, что каждый думал только о собственном «удовольствии», своём сыне или дочери.

Последним из могикан в местечке, который стоял на страже старого мира и продолжал бороться, был мой старый отец блаженной памяти, человек богобоязненный и честный. Тихим простодушным евреем был он. Один короткий путь был у него всю жизнь: из дома в близкий бес-медреш. И дома, и в бес-медреше он проводил дневные и вечерние часы за Торой и молитвой. В спорах со мной он наивно утверждал:

– Сколько вас, небольшой миньян?! …

А я жалел его и не отвечал, что скоро у него самого не останется миньяна в синагоге.

И вот настал день, когда я объявил ему, что еду в Одессу. Папа побледнел от внезапного удара и обратился ко мне, запинаясь:

– Значит, и на тебя подействовал этот яд?

Через минуту он вознёс руки к книжному шкафу и тихо пробормотал сквозь слёзы:

– Эти священные книги остались у меня по наследству от прародителей-раввинов. А кто будет их изучать после моей смерти? …

На восходе солнца революции

Не прошло и полгода с тех пор как я уехал в Одессу, и в России разразилась мартовская революция 1917 г. Весть о революции привезли два еврея-торговца, которые проезжали через местечко из Звягеля в Полонное. Местечковые евреи сперва этому не поверили, пока не получили «Киевскую мысль». Газета прибыла в местечко, как обычно, на следующий день после выхода в свет, и в ней большими буквами чёрным по белому писалось об этой радостной вести.

Никакая другая весть, кроме вести о приходе Спасителя, не могла бы так обрадовать местечковых евреев, как весть о революции. Шёл третий год первой мировой войны, и число «зайцев», как называли скрывавшихся от воинской мобилизации, достигло нескольких сотен. Пристав, который представлял в Барановке царскую власть, был известен во всей округе как взяточник и смотрел на это сквозь пальцы. Поэтому «зайцы» из многих населённых искали здесь пристанище под покровительством пристава-благодетеля. Не было тогда дома в местечке, в котором на чердаках или других тайниках не прятались «зайцы». Было немало домов, где скрывались отцы и взрослые дети. Но чем больше было «зайцев», тем больше пристав требовал денег за каждую «голову». Все были у него на учёте. Постепенно он разорил многие семьи в местечке, которые нищали так или иначе из-за пребывания в укрытиях глав семейств, кормильцев. Но к большим суммам взяток прибавлялся также ежедневный страх перед штрафными отрядами, которые в поисках дезертиров часто делали обходы местечек. Это произошло между Пурим и Пейсах. Как и все годы, многие были заняты подготовкой к празднику, выпечкой мацы, но люди ходили хмурые и подавленные. Казалось, что на всё местечко обрушится бедствие, если скоро не придёт Избавление. И вот в те тяжёлые дни пришла неожиданная весть о революции. Как только «Киевская мысль» подтвердила эту весть, внезапно появилась энергичная еврейка Стыся, которую из-за этого называли «мужеподобной». Она бегала из дома в дом, стучала в двери и кричала:

– Эй, «зайцы», выходите из нор! В Петербурге рабочие совершили революцию и свергли Николая с престола!

Этим Стыся не довольствовалась. Она собрала их всех, повела торжественной процессией по всем улицам к дому пристава и потребовала у него вернуть все деньги, которые он от них получил. Испуганного пристава, готовившегося уехать из местечка, застали тогда за упаковкой пожитков. Он сразу же вынул из кармана несколько сотенных ассигнаций и передал Стысе.

Три-четыре дня Барановка была без власти, пока из Звягеля не прибыл один парень, комиссар новой революционной власти в уезде, который собрал всех жителей, христиан и евреев, на большой базарной площади, чтобы они избрали местный революционный совет. Шмулик Шпринцес, столяр и старый революционер-бундовец с 1905 г., который уже не надеялся увидеть собственными глазами революцию, так обрадовался, что не удовлетворился общим собранием, а поспешил привести капеллу клезмеров и раввина. На этом он не успокоился и послал за шамесом, чтобы тот принёс свиток Торы. Нашёлся также революционер-христианин, который позавидовал евреям и привёл вскоре попа с хоругвями из церкви. Комиссар выступил с торжественной речью о значении революции, семь местных жителей были избраны в революционный совет. Запели «Марсельезу», а клезмеры в заключение исполнили фрейлехс и другие мелодии, которые обычно играют на свадьбах. Так справили в Барановке революционный праздник за несколько дней до начала праздника Пейсах.

Но идиллия продолжалась недолго. В мае в местечко на каникулы приехали студенты и гимназисты из Житомира, Киева, Одессы и других городов. В первые месяцы революции в больших городах они увидели истинное лицо революции и убедились в том, она вовсе не идеальная, как полагали их родители в маленькой Барановке. Взволнованной приехала молодёжь в местечко, страстно желая дать волю своей революционной энергии. Если бы у них был хотя бы единый политический взгляд, эта идиллия, возможно, не была бы нарушена. Но они принадлежали к различным партиям, существовавшим тогда в России: социал-демократам, эсерам, большевикам, бундовцам, объединённым, «Паолей Цион», «Цеирей Цион» и т.п. Ещё в поезде, по пути в Барановку, между ними вспыхивали пламенные споры, служившие как бы репетицией перед той общественной работой, которую каждый мысленно готовился выполнять. Тотчас по прибытии они созывали собрания своих партий. Поскольку в местечке не было залов для собраний, по вечерам, после окончания рабочего дня, занимали синагоги, из-за чего неоднократно откладывалась вечерняя молитва.

Лёва, член партии «объединённых» и студент юридического факультета, был разгневан, узнав о том, как отмечали революционный праздник. Это был высокий широкоплечий парень с выразительным лицом и решительным взглядом. Несмотря на то что Лёва был тогда только на втором курсе, и до окончания учёбы оставалось ещё три года, он уже готовил себя к профессии адвоката и научился говорить возвышенно. На первом собрании партии «объединённых», которое состоялось в Большом бес-медреше, Лёва громогласно возвестил тенором:

– Революция – это не местечковая свадьба, на которой играют клезмеры, и не «далёкое будущее», когда будут развлекать раввин и поп, а свитки Торы будут соседствовать с хоругвями … Революция – это прежде всего классовая борьба между эксплуатируемым пролетариатом и мерзкой плутократией. Революция – это кровь …

Его слова нагнали страха в местечке, и на следующее утро, во время молитвы, когда папа снял тфилин Раши, перед тем как наложить тфилин Рабэйну Там, его окружили молящиеся и рассказали о том, что проповедовал вчера Лёва в этом бес-медреше. Папа покачал головой и сказал:

– Думаю, эта революция нужна только гоям, а не нам, евреям.

Если бы ему дали сидеть спокойно и учить Тору, он бы, конечно, отказался добровольно от этой революции, которая пришла без его желания и ведома, и совсем не интересовался бы ей. Однако революция, которая быстро распространилась по всему местечку и проникла во все его уголки, увлекала за собой каждого и не обошла стороной папу.

В столицах России, Петрограде и Москве, других больших городах шла тогда кровавая борьба между кадетами и октябристами справа, эсдеками и эсерами в центре и большевиками слева. Судьба революции ещё не была решена и зависела от того, кто победит в этой борьбе. Но в Барановке, как и в многих других еврейских местечках, уже спорили о создании демократических общин, как будто революция уже стояла на прочном фундаменте. Здесь разворачивалась война между социалистическими партиями, с одной стороны, и сионистскими и близкими им партиями, с другой стороны. В стране велись тогда две войны: одна, нееврейская, была кровавой войной за само существование революции, а другая, еврейская, была словесной войной за формирование облика революции.

В Барановке, например, спор вёлся, главным образом, по двум основным пунктам: о выборах совета народно-демократической светской общины и об учреждении народной светской школы. Бундовцы, «объединённые» и «Поалей Цион» требовали, чтобы языком преподавания в школе был идиш, а «Цеирей Цион» хотели иврит. Те и другие проводили собрания синагогах и дискутировали до поздней ночи. Для усиления своего влияния время от времени привозили знаменитого оратора, и всё местечко было взбудоражено. Потоки речи лились со всех сторон.

Увидел один из руководителей «Цеирей Цион», что «левые» берут верх, подумал и собрал домохозяев местечка с авторитетом из общины во главе, которые ещё не принадлежали к какой-либо партии, выступил перед ними и организовал как общих сионистов. Те никогда не были сионистами, но всё-таки понимали, что в такие дни, когда всё решается через партийные организации, хорошо бы им тоже вступить в партию, пусть даже общесионистскую. Членом комитета этой организации был избран и мой отец, местечковый раввин, который не был «ускорителем событий» и терпеливо ожидал прихода Мессии. Папе пришлось против своей воли заседать в комитете общих сионистов и принимать участие в революционной полемике. Понятно, что этот комитет общих сионистов самостоятельно палец о палец не ударил без указаний руководителя «Цеирей Цион».

Из-за такого мудрого тактического приёма значение фракции в глазах левых упало, и они на своих собраниях осуждали клерикально-буржуазное обличье «Цеирей Цион».

Но руководителю «Цеирей Цион» удалось ловким манёвром укрепить положение своей фракции: была создана дружественная партийная организация, членами которой стали весьма влиятельные лица.

Очень бурной была революционная полемика в местечке в те летние дни. Неоднократно одна сторона с помощью разных провокаций мешала своим противникам проводить собрания. Порою едва не доходило до драк. Но это не помешало студентам и гимназистам, которые были тогда главными ораторами в местечке, сохранять между собой как и в прежние годы дружеские отношения. В отличие от маскилим-экстернов, которые оставались неисправимыми холостяками, у гимназистов и студентов с юного возраста завязывались интимные отношения, независимо от партийной принадлежности. Юношам из «объединённых» нравились девушки «Цеирей Цион» и наоборот. Лозунг товарища Лёвы о классовой борьбе не находил у них отклика. И свободными вечерами, в перерывах между собраниями или выборами, компании молодёжи из различных политических лагерей и партий как и раньше отправлялись на прогулку по Заводской улице. В конце улицы за заграждением стоял большой дворец помещика Гриппари с большим садом. Вход туда для жителей местечка был до сих пор закрыт. Теперь ограждение было взломано, и открывалась широкая дорога к зелёным лугам на берегу реки Случь, протекающей недалеко от местечка. Сам Гриппари, которому принадлежал большой фарфоровый завод, вскоре после начала революции бежал из Барановки, и одним из первых постановлений местного революционного комитета было открытие сада для гуляющих. Отныне еврейская Заводская улица служила лишь проходом во время вечерних прогулок компаний молодёжи, а сами прогулки проводились среди аллей сада и возле прудов большого загадочного сада Гриппари. Оттуда шли к лугам его брата до реки Случь. Гулявшим не зубоскалили псы из христианских домов. Революционный дух свободы, по-видимому, настолько овладел собаками, что перестали лаять. Подойдя к реке, компании отплывали на лодках, и при свете звёзд или луны смешивалась громовая песня анархистов «Га-шемеш зорахат аль пнэй адматну» с песней тоски по далёкой родине М.Ц.Мане «Айех, айех адмат кодеш».

Картина тех дней и ночей будет неполной, если я не уделю в ней место экстернам-маскилим, революционерам 1905 года. Сразу после начала революции 1917 г. их словно обдуло свежим ветерком и пробудило ото сна после долгих удушливых лет реакции. Они бродили взволнованные, потрясённые и, казалось, грезили наяву, не в силах постичь своими чувствами это великое чудо. Но, понемногу привыкнув к этой новой жизни, они поняли, что она им чужда. Казалось, будто кто-то ввёл их в заблуждение. Не такими были их желания и мечты 13 лет назад. Революция виделась им более идеальной, тихой и скромной. Тогда они предполагали, что вместе со свержением с трона Николая Второго сбудутся их красивые грёзы. Такое впечатление, что революции ещё не было. Сейчас в Барановке их место заняли шустрые студенты и гимназисты, которые по своему обыкновению наполняли улицы шумом и криком. А они, старые настоящие революционеры, оставались снова в стороне. Так и продолжали они тем летом гулять втихаря по вечерам возле своих домов.

В круговерти бедствия и разрушения

Если мне не изменяет память, летние каникулы в России в том году продолжались три месяца. С началом нового учебного года из Барановки выехали все студенты, гимназисты и прочие учащиеся, и местечко утихло. Казалось, что революционному порыву пришёл конец. Но события в стране, развивавшиеся с головокружительной быстротой, охватили и Барановку, правда, без какой-либо зависимости от молодёжи местечка, которая находилась тогда далеко от него.

Неудачное наступление Керенского на фронте ободрило первый мятеж большевиков в столице, который закончился за считанные дни полным провалом. После этого вспыхнул мятеж монархистского генерала Корнилова, который был тоже быстро подавлен Временным правительством при активной помощи большевиков. Но прошло немного времени, и вспыхнула вторая революция большевиков в ноябре, и на сей раз они стали властителями страны. В Брест-Литовске было подписано соглашение о мире между новыми правителями России и Германии, в результате чего войска императора Вильгельма заняли всю Украину и возвели на престол гетмана Скоропадского. На этом революционной власти в Украине пришёл конец. В Барановку, как и в остальные поселения Украины, возвратились прежние чиновники. Под их покровительством вернулся и помещик Гриппари, который вновь загородил чудесный парк вокруг своего дворца. Его охраняла немецкая стража. Местечковые евреи боялись приближаться к нему из опасения быть заподозренными в революционности. Но колесо событий остановилось лишь на короткое время. Вскоре оно совершило второй оборот, и в этой головокружительной круговерти между его зубцами была раздавлена, вместе с другими еврейскими поселениями страны, и маленькая Барановка.

Когда осенью 1918 года в Германии вспыхнула революция, немецкие войска, которые своей мощью нагнали тогда страх на всех, начали бежать в беспорядке, оставляя за собой оружие и боеприпасы. С их уходом одним махом была стёрта власть гетмана Скоропадского. С тех пор началась цепь бедствий и разрушений: погромная зверская власть Петлюры; война большевиков с украинской Радой; короткое завоевание Украины большевиками; восстание крестьян, уничтожившее сотни еврейских общин; завоевание Украины погромными армиями польских генералов Пилсудского и Галера; стремительное контрнаступление большевистской кавалерии на Варшаву и её быстрое отступление; погромные насильничающие кавалеристы генерала Будённого; новое завоевание части Украины польскими войсками и заключение мирного договора между Россией и Польшей в Риге 20 октября 1920 г., согласно которому Звягельский уезд до реки Горынь (Граница проходила по реке Корчик) был передан советским властям.

Разруха в Барановке не отличалась от общей разрухи во всех еврейских городах и местечках. За зверскими погромными убийствами последовали эпидемии гриппа и тифа, уничтожившие массы людей. Те, кто остались живыми, напоминали призраков.

Как сухие мумии стояли без окон и дверей взломанные пустые лавки. Большая базарная площадь сгорела, дорога из Звягеля в Полонное стала безлюдной. Местные крестьяне уже не приезжали в местечко. Покупать и продавать они не хотели, да и платить было нечем. Если у кого-то оставалась ценная вещь или праздничная одежда, он приносил их в сёла и выменивал у крестьян на пуд муки или мешок картошки. Растопыренные пальцы руки, дававшей в изобилии пропитание, были обрубаны до кисти, а сама кисть сморщилась и высохла. Новой власти не нужно было много трудиться, чтобы выравнять всех жителей: за последние годы богатые сравнялись с нищими.

Почти вся революционная молодёжь лета 1917 года не вернулась в местечко. В больших городах она включилась в огромный аппарат советской власти и Красной Армии. А местные органы власти в местечке сейчас возглавили приезжие комиссары. Им активно помогали здешние пареньки, бывшие подмастерья, которые теперь достигли высокого положения. Свои обязанности они выполняли энергично, с верой и умением. А большинство просвещённой молодёжи стремилось поскорее уехать из местечка за границу. Ещё зимними ночами в начале 1921 г. они вблизи Полонного сначала по одному, а затем маленькими группами переходили через границу в Польшу. Большая часть их затем прибывала в Эрец-Исраэль.

Кто передаст мне привет?

Когда пришла моя очередь прощаться с домом и местечком, чтобы перейти границу в одну из тёмных зимних ночей, отец стоял возле кровати и читал молитву «Шма». Губы его тихо шептали: «В Твою руку предаю дух мой; Ты избавлял меня, Господи, Бог истины …»

Он протянул мне на прощание руку с немой покорностью и принял печальный приговор нашей вынужденной разлуки. Потом я получил сначала весть о смерти отца, а ещё через несколько лет – о смерти мамы. Оба они умирали в больших страданиях. Короткие письма, которые я получал из дома сначала от родителей, а затем – от сестёр и единственного брата, рассказывали мне об их страданиях и ужасном одиночестве. Одна цитата, которая время от времени повторялась: «Счастливый ты, что живёшь там …», – объясняла мне то, о чём они боялись рассказать мне открыто.

Последнюю почтовую открытку я получил от сестры. Она послала её 22 июня, в тот день, когда гитлеровские войска вторглись в Украину, а вражеские самолёты бомбили окрестности местечка: «Дай Бог, чтобы я могла написать тебе снова», – было её последним желанием. Только оно не сбылось. Больше она не писала, и по сей день я не знаю, как и в какой день встретила она свою смерть вместе со второй сестрой, братом и всеми остальными жителями местечка.

Кто передаст мне привет из моего бедного местечка Барановки и отчего дома? Уцелело ли что-нибудь от него? Куда делись священные книги отца? Не распахано ли еврейское кладбище под зерновое поле? …

1 Comment
  • Михаил
    Posted at 14:03h, 18 февраля Ответить

    Детство и юность прошли в Барановке, я до сих пор вспоминаю её с огромным волнением. Дед по отцу был активным участником революционных событий. Расстрелян белополяками в 1918 (1919?). Я найти сведения о нём в исторических источниках,но, как мне ответили в 1985 г. в Киевском музее истории,все документы по истории содержатся в обкоме кпсс. Через некоторое свремя в Барановке мне отдна старая женщина сказала, что помнит моего деда, что расстрелян он был как член ревкома. родители похоронены в Барановке.

Post A Comment